Большой Бейсуг

27.02.1902 г. №16

21 февраля исполнилось пятидесятилетие со дня смерти величайшего русского сатирика-юмориста Николая Васильевича Гоголя.

Однако сказать, что он был только сатириком-юмористом, было бы несправедливо: у него есть произведения, блещущие замечательной красотой поэзии положительной, как, напр., «Тарас Бульба». Описания природы, украинских ночей, картины битвы, пыток, казней, сцены любви и т.п. показывают, что в Гоголе жил такой поэт-художник, каких впоследствии было немного.

Оценивать в настоящее время его произведения или излагать данные о его жизни, по нашему мнению, излишне, до такой степени все это теперь известно каждому грамотному человеку, а по случаю пятидесятилетия его смерти стало известным ещё более, так как даже самые крохотные газетки и листки переполнены биографическими заметками о Гоголе.

Пересмотрев массу более серьезных статей, появившихся о нем в последних книжках «толстых» журналов, мы не можем сказать, чтобы узнали о нем много нового.

Больше всех других журналов поместил статей о Гоголе «Исторический Вестник». Здесь есть и воспоминание его бывших товарищей по Нежинской гимназии, и справки об отце Гоголя, есть статья о романах, предшевствовавших Гоголю – между прочим, о романах забытого теперь Нережного, которым и Гоголь, повидимому, пользовался иногда.

В «Мире Божьем» сделана попытка определить особенности стиля Гоголя; из этой попытки, сделанной г. Морозовым по исследованию одного профессора, мы не вынесли решительно ничего, несмотря на самое усердное и внимательное чтение.

Гораздо больший интерес и новизну представляет статья, напечатанная в «Вестник Европы», по французским и польским материалам, бросающая свет на последние годы Гоголя и на поворот, который, совершившись в его душе, отнял его у России.

Дело идет здесь об огромном влиянии, оказанном на Гоголя, во время его пребывания в Риме, одной знатной русской дамой, обратившейся в католичество и начавшей с ревностью новообращенной очаровывать душу нашего поэта своей новой верой.

Помогали ей в этом два очень талантливых и образованных человека, завязавших дружбу с Гоголем на её обедах, а впоследствии ставшие его ежедневными посетителями и собеседниками.

В католицизм они его не обратили, но переполнили его душу заоблачным, мистическим настроением. Это-то настроение и сделало то, что он стал смотреть отрицательно на свои прежние произведения, стал мечтать о роли своей в России в качестве нового пророка, приобщающего русских людей к духовно-мистическому совершенству, от которого-де зависит всё остальное.

Из той же статьи мы узнали, что первоначальным толчком к этому порабощению Гоголя чужими идеями было отвратительное отношение русской публики к его «Ревизору», при первом его представлении. Несмотря на Покровительство этой пьесе Государя Николая I, публика, наполнявшая театр, отнеслась с негодованием к гениальному произведению Гоголя. Как передает очевидец, Анненков, в партере раздавались возгласы, что это «клевета», «фарс» и т.п.

На нежную, почти женскую душу Гоголя это произвело потрясающее впечатление. Он поторопился уехать за границу, опасаясь и более серьезных последствий для себя. И даже несколько месяцев спустя он ещё не мог успокоится, что видно из его письма к Погодину, где но говорит, что более не в силах выносить «этих мерзких рожей», т.е. тех представителей петербургского «бомонда», который наполняли партер во время представления «Ревизора».

Он вывел там провинциальное чиновничество, но уже тот факт, что на его пьесу скрежетали зубами титулованные Фамусовы великосветского Петербурга, должен был убедить его, что и в нашем «окне, прорубленном в Европу», типы были те же, как выведены перед тем бессмертным Грибоедовым в его гениальной комедии «Горе от ума».

Что же могло быть более естественным психологически, после такого удара, как не его восприимчивость к проповеди его римских лицемерных друзей, которые уверяли и, в конце концов, уверили впечатлительного поэта в необходимости для исцеления язв России совсем иного лекарства, лекарства мистико-поэтического, а не сатирического и не художественного.