Большой Бейсуг

Несмотря на несомненную оригинальность романа «Отцы и дети», мы не можем не обратить внимание и не провести параллели с произведениями других авторов, а также не отметить связь романа со всей мировой мифоло­гией. Роман Тургенева чрезвычайно символичен.

Например, третья глава романа «Отцы и дети» цели­ком посвящена разговорам только что встретившихся после долгой разлуки родственников. В числе прочих новостей упоминается, что умерла няня. Няня в русской литературе — персонаж весьма примечательный. В «Ев­гении Онегине», «Обломове», «Войне и мире» добрая ста­рушка оказывает важное благотворное влияние на глав­ных героев, пересказывает им «преданья простонародной старины», а иногда выступает в роли предсказателя судьбы (например, нянина сказка про Емелю оборачивается моде­лью поведения взрослого Обломова) или в роли своеобраз­ного ангела-хранителя (няня в «Войне и мире» зажигает перед образами венчальные свечи князя Андрея, что, по поверьям, помогает в тяжелые минуты жизни). И так да­лее. Но Аркадий же у Тургенева, похоже, вовсе не склонен видеть в воспоминаниях о няне некую моральную опору: вспомнив о доброй старушке при виде сшитого ею одеяла, «пожелал ей царствия небесного» и крепко заснул, чтобы, проснувшись, более не возвращаться к ней мыслями.

Зачем же тогда Тургенев вводит в свое произведение упоминание о няне?

Посмотрим, в каком контексте упоминается смерть няни в романе Тургенева. У отца с сыном зашел разговор о любви к родным местам. Аркадий, восхищающийся пей­зажем, вдруг «бросил косвенный взгляд назад» (по на­правлению к тарантасу Базарова) и умолк.

Через несколько минут уже не безмолвное, а весьма бесцеремонное вмешательство Базарова прерывает декламирование Николаем Петровичем стихов из «Евгения Онегина». Стихи эти, правда, не о няне, не о родном доме и не об «отеческих гробах», а о любви, но смысл эпизода не только в содержании прерванной цитаты, а именно в решительном приговоре Базарова устаревшим, с его точки зрения, сентиментальности, «романтизму» и питающим этот романтизм «старинным былям».

Упоминание о няне, которая должна, по замыслу ав­тора, ассоциироваться с народной культурой, поверья­ми, преданиями и, конечно, такой первостепенной для русского сознания фигурой, как Пушкин, — один из пер­вых намеков на вечный, вневременной аспект романа, посвященного, казалось бы, самым животрепещущим проблемам современности.

Не есть ли эти новые проблемы и новые люди на са­мом деле новые воплощения старого мифа? И если для этих новых людей старинные предания мертвы, погибли вместе с няней, то... Тем хуже для новых людей.

«Отцы и дети» открываются точной датой (20 мая 1859 года). Первым же персонажем, о котором говорится как о человеке «новейшего, усовершенствованного поко­ления», оказывается лакей Петр. Он копирует привычки хозяев, как и, например, Яша в «Вишневом саде». Петр даже носит «бирюзовую сережку» в качестве «охрани­тельного талисмана». Вера в талисманы комически не согласуется с «усовершенствованностью» Петра, но в этом он подражает Павлу Петровичу, в чьей жизни, возмож­но, талисманы играют значительную роль. Более,того, материалист, нигилист и атеист Базаров в конце концов тоже окажется подвластен приметам, талисманам, «пре­даньям простонародной старины» и вообще глубокой ми­стичности всего сущего, которую он так яростно отрицал в начале романа.

Чрезвычайно важную роль в поэтике тургеневского романа играют предметно-символические детали, а среди этих деталей особо выделяются два типа: символ-та­лисман и зоологические или растительные параллели, связанные персонажами. Причем детали того и другого типа могут пониматься и как средства социально-пси­хологической характеристики персонажей, даже при­меты времени (если читать «Отцы и дети» как роман о современности), и как указание на тайные силы, уп­равляющие миром (если рассматривать роман как про­изведение о причинах вечного повторения древних сю­жетов в жизни ушедших, современных и будущих по­колений).

Что означает «одинокий опал» Павла Петровича? Утонченность и продуманность туалета, несколько смеш­ную в деревне и противопоставленную демократическим вкусам Базарова, или нечто большее? А может быть, это талисман Павла Петровича? Опал был излюблен­ным украшением римских патрициев, а в средние века существовало поверье, что этот камень делал людей ме­ланхоликами. «Камень одиночества, символ разрушен­ных иллюзий и обманутых надежд», а также замкнутос­ти и аристократизма весьма подходит Павлу Петрови­чу. Но возникает вопрос: сознательно ли Павел Петро­вич избирает камень с подобными свойствами? Некото­рый свет на это проливает история перстня-талисмана со сфинксом.

У талисмана этого был прототип. От графини Ворон­цовой, вызвавшей к жизни несколько прекраснейших стра­ниц русской поэзии, Пушкин получил в дар заветный перстень с восточными письменами. Когда Пушкин был убит, Жуковский снял этот перстень с остывшей руки волшебника, и в свой час он достался Тургеневу, и в свой час от лучшего чарователя русской художественной про­зы этот перстень достался Полине Виардо, любимой жен­щине. «От женщины — к поэту и от лоэта — к женщине, круг завершился. Восточные письмена талисмана осуще­ствили свою ворожбу не напрасно». Так писал Констан­тин Бальмонт в замечательном эссе о Тургеневе «Рыцарь Девушки-Женщины».

Свободен ли от мифов и талисманов .«отрицатель» Базаров? Чем решительнее отрицание, чем менее обна­руживает оно колебаний и сомнений, тем лучше, тем могущественнее авторитет, тем возвышеннее идол, тем непоколебимее вера. Не только идол, но и талисман есть у Базарова. Это, по замечанию Каткова, книжка Бюхне-ра, играющая роль какого-то талисмана. Ту же мысль высказывают и современные исследователи; «Нетрудно заметить, что книга Бюхнера имеет для Базарова осо­бенное значение. Герой часто носит ее с собой и, при случае* пусть несколько пренебрежительно, но рекомен­дует читать окружающим, словно новоявленный пропо­ведник».

Действительно, уже вскоре после своего появления со­чинение Бюхнеравоспринималосьсовременниками, вслед­ствие необыкновенной популярности, в качестве своего рода «библии материализма». И несмотря на то, что все в романе, включая самого автора, подчеркивают, будто Базаров ни во что не верит, нельзя не заметить, что именно в свою «библию» силы и материи он как раз верит, причем верит неутомимо и даже идеально, почти по-шиллеровски.

Интересно, что Базаров недоволен почти молитвен­ным отношением Николае Петровича к Пушкину и не­изменно прерывает неоднократные попытки Кирсанова обратиться к авторитету великого поэта. Однако неуда­ча Базарова в попытке заменить томик Пушкина в ру­ках Николая Петровича сочинением Бюхнера приобре­тает символический смысл. Пушкинская поэзия осве­щает весь роман — от цитируемых Николаем Петрови­чем стихов из «Евгения Онегина» (3-я глава) до периф­раза в последней главе строк из стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных...». Получается, что никакая наука не заменит веру и искусство, никакая польза не заменит любовь и поэзию. Вспомним, что позже, в эпи­зоде разговора Базарова с Фенечкой, «ученая книга, муд­реная» со статьей «о креозоте» «скользнула со скамейки на землю» как раз в тот момент, когда Базаров увле­ченно говорил комплименты Фенечке... Наконец, в пос­ледних словах умирающего Базарова не поминается ни­какая наука. Слова «Дуньте на умирающую лампаду» звучат романтично, а фраза «Теперь... темнота...» не случайно перекликается с гамлетовской «The rest is silence» («Дальше - тишина»).

Этими же словами, кстати, заканчивается тургенев­ская повесть: «Довольно». Оказывается, в конце рома­на Базаров сам заговорил, как Пушкин или Тургенев. Можно даже сказать, что Пушкин — это талисман всего тургеневского романа. Тургеневу близка мудрая пози­ция автора «Евгения Онегина» («Но я молчу: Два века ссорить не хочу») и вообще та особенность пушкинского творчества, о которой хорошо сказал В. Н. Турбин: «Любимый прием Пушкина: повторять в современности древность». Ранее это, хотя и с явным неудовольствием, отмечал И. Ф. Анненский, писавший о Тургеневе: «Это был пушкинец, пожалуй, самый чистокровный. Турге­нев гармонизировал только старое, весь среди милых его сердцу условностей. Для Тургенева даже новое точно когда-то уже было».

Обращают на себя внимание и неоднократные упоми­нания о заразных заболеваниях, эпидемиях, вспыхива­ющих то тут, то там в неспокойное лето 1859 года. «Холера стала появляться кое-где по окрестностям», именно с Павлом Петровичем случается «довольно силь­ный принадок», причем Павел Кирсанов.— единствен­ный обитатель Марьина, упорно отказывавшийся (до дуэли) от медицинской помощи Базарова. Упоминается (в рассказах Василия Ивановича) «любопытный эпизод чумы в Бессарабии», хотя и давний. Наконец, роковой порез Базаров получает при вскрытии трупа тифозного больного (тоже заразная болезнь!). Таким образом, в романе Тургенева силы матери-природы наказывают храбреца, самоуверенно бросившего вызов року. Мотив ослепления перед смертью можно усмотреть также в последних словах Базарова, которые мы сравнивали с пос­ледними словами Гамлета.

Здесь мы рассмотрели лишь небольшую часть всех переплетений романа с мифами и легендами мира. База­ров, Кирсанов, женщины, присутствующие в романе, и даже слуга — все в понимании Тургенева зависимы от талисманов, их жизни переплетены между собой и за­кольцованы.