Большой Бейсуг

О степени доверия к нему государя можно судить по следующему факту, сообщаемому кн. Вяземским. Жуковскому удалось отстоять декабриста Тургенева, успевшего бежать от суда за границу. Беглецу даже разрешено было жить за границей, где он пожелает. Жуковский спрашивал государя: нужно ли Тургеневу воротитьтя в Россию? «Если ты спрашиваешь меня, как частного человека, то скажу: лучше ему не возвращаться», - отвечал государь.

Письма Жуковского к Голицину (министр духовных дел и народного просвещения) по поводу Баратынского, к Смирновой о Гоголе, переписка с тещей и женой декабриста Якушкина, письма к декабристу Ван-дер-Бриггену, а в особенности письма к императрице Александре Федоровне неопровержимо свидетельствуют о том, какое у него было золотое, отзывчивое на чужие страдания сердце. Он не успокаивался до тех пор, пока ему не удавалось помочь тому, кто нуждался в его помощи. И эту высокую гуманность, эту чуткость к чужому горю, отзывчивость на чужие страдания он сумел привить своему царственному воспитаннику.

Как относился Жуковский к крепостному состоянию, можно видеть из следующего случая. Московский книгопродавец Попов, компаньон знаменитого некогда фирмы Гария, Любия и Попова, не имея право на лично владеть крепостными людьми, записал их на имя Жуковского. Один из них оказался бродягою, и по этому поводу возникло дело. Жуковский заплатил Попову 2400 рублей и выкупил на волю семью своих мнимых крепостных. При его тульском Тускулуме было всего четверо крепостных; один из них откупился и сделался московским купцом, остальные трое, все мастеровые, ходили по воле и «были уверены, что платят оброк, которого – пишет Жуковский – я и в глаза не видывал». Вот как думал Жуковский о рабстве: «Быть рабом есть несчастие, происходящее от обстоятельств; любить рабство есть низость; не быть способным к свободе есть испорченность, произведенная рабством. Государь – в высоком смысле сего слова, отец подданных – также не может любить рабство своего народа и желать продолжения его, как отец не может любоваться низостью своих детей».

Как смотрел Жуковский на свою обязанность воспитателя, можно видетьиз его переписки с императрицею Александрою Федоровной. Вспоминая о стихотворении на рождение своего воспитанника, он придает своим стихам пророческий смысл. «Все то, что вылилось в то время из-под пера моего по вдохновению, может служить как бы заглавным листом всей его жизни… В лице его вы оставите наследие преобразованной и возвеличенной России», пишет он. Он беспокоится, что его 9-ти-летний воспитанник присутствует при коронации своих родителей. «Он легко мог усвоить себе некоторые незрелые понятия о величии, которые, как несвоевременные, могут вредить развитию свойств исключительно человеческих, самых драгоценных, единственных, которые составляют истинное достоинство человека и должны быть сохранены в целости»… Давая отчет в том, как он готовится к своей обязанности воспитателя, он говорит:  «У меня не осталось уже ничего личного. Всякая добрая мысль при своем зарождении уже имеет свой особый интерес. Слава, долг, религия, любовь к отечеству, словом все, что присуще духовной стороне человека, уже не останавливает моего внимания исключительно ради меня самого, но сколько же ради того, в душе которого эти высокие мысли должны принести благодетельные плоды для человечества».

Его сильно занимает религиозное воспитание наследника. «Найди мы только богослова, сведущего по части догматов, закон Божий ничего бы не выиграл. Для вашего ребенка, для будущей судьбы требуется религия сердца. Ему необходимо… религию просвещенную, благодушную, проникнутую уважением к человечеству, религию, которая могла бы предохранить душу от стесняющих ее предрассудков». Только такая религия, по его мнению, может «подчинить его (т.е. цесаревича) долгу, внушить ему уважение к праву, справедливости, свободе, просвещению и научить его царствовать для блага народа, а не ради своего могущества, которое, отторгнутое от общего блага, губит оное и само погибает». Он горячо рекомендует законоучителем своему воспитаннику знаменитого протоирея Павского, и этот последний блестящим образом оправдал рекомендацию Жуковского. К сожалению, понятия о религии воспитателя и законоучителя не согласовались с мнениями по этому предмету представителя российской ортодоксии, не признававшего религии сердца. Уроки Павского царскому семейству и в особенности его перевод библии шли в разрез с сухим догматизмом митрополита Филарета. Между ними произошло столкновение, и Павский впоследствии должен был отказаться от законоучительства.

Чуждый всякого честолюбия, проникнутый сознанием ответственности за принятую им на себя обязанность воспитателя наследника престола, Жуковский боится, достанет ли у него сил и знаний для ее добросовестного исполнения. Ему кажется, что он недостаточно знает условия государственной и политической жизни, ту широкую, мировую арену, на которой придется действовать его царственному воспитаннику. «Увы, - пишет он императрице, - это поприще мне неизвестно. Мердеру оно столько же незнакомо, как и мне. Достанет ли наших сил чтобы подготовить к нему нашего воспитанника, открыть ему этот путь и направлять его? Государыня, тут дело не в нас! Какое значение можем мы иметь на подобных весах? Здесь дело идет о России, о ее будущности, о судьбе и славе вашего сына. Государыня! Мы неприменно должны иметь руководителем человека, который по своему нравственному и общественному характеру подходил бы к идеалу, мною изображенному. Мы с Мердером можем быть пригодны только для мелочей. Вы можете положиться на нашу преданность; но нам нужна личность, которая могла бы в общих чертах наблюдать за нами, направлять наши труды к их главной цели, словом, придать им тот окончательный отпечаток, который мы не в силах им сообщить, по совершенной неспособности нашей в этом смысле».

На должность руководителя воспитанием цесаревича Жуковский рекомендовал друга Карамзина, знаменитого графа Каподистрию, который управлял несколько времени министерством иностранных дел, а впоследствии был президентом греческой республики. «Он пользуется уважением России и целой Европы», аттестует его Жуковский. – «Поручая вашего сына такому человеку, вы встретите всеобщее одобрение. Он наблюдал бы за воспитанием в общих чертах, руководил бы всем и сумел бы довести дело до его главной цели. А мы с Мердером оставались бы тут же для вседневных занятий и для всего того, что требовало бы простого исполнения: Мердер состоял бы при особе великого князя, где он незаменим; а я продолжал бы наблюдать за учебной частью».

К счастью, проект Жуковского о назначении ему руководителя не осуществился; Мердер вскоре заболел, и руководителем и воспитателем наследника русского престола остался один Жуковский.

Справился ли он со своею великой задачей? Блестящим ответом на этот вопрос служит незабвенная эпоха шестидесятых годов прошлого столетия, та эпоха великих реформ, которая преобразовала и обновила Россию в самых коренных ее основаниях. Уничтожение крепостного права, земское и городское самоуправление, гласный суд, университетский устав 1863 года, народная школа, устав цензурный, отмена телесных наказаний, уничтожение откупов, всеобщая воинская повинность – вот те подвиги, которыми благодарный ученик осуществил великие заветы своего учителя. Если б у него было достаточно времени, если б его плодотворная деятельность не была прервана так жестоко роковым 1-м марта, нет сомнения, были бы осуществлены все горячие мечты его наставника, те мечты, которые он лелеял для блага России и которые сумел вложить в душу своего царственного воспитанника.

Вот за это именно вся Россия обязана Жуковскому вечною благодарностью, и в этом именно заключается его великое общественное значение, пред которым меркнут все его литературные заслуги.