Большой Бейсуг

В 1869 году Л. Н. Толстой завершил работу над вели­чайшим романом-эпопеей «Война и мир». Современники восприняли книгу по-разному: от бурных восторгов до полнейшего неприятия. Многие мнения были необъек­тивны, личностны, чувствовался дилетантский подход.

Тут нужен был «равный художник», который бы высказал настоящую оценку «Войны и мира» голосом «власть имущего». Именно это и сделал Иван Сергеевич Тургенев — старший современник Толстого и отчасти его учитель в литературе.

Толстой был несговорчивым учеником. Отношения его с Тургеневым были сложными и в жизни, и в литературе. Это была странная вражда и странная дружба двух вели­ких современников, которая привлекала внимание и оза­дачивала биографов. «Ни один писатель, ни один критик не уделял «Войне и миру» столько внимания,— отмечает Н. Н. Гусев, — как друг-недруг Толстого — Тургенев.

Тургенев читал «Войну и мир» как исторический ро­ман и судил об этом произведении так, как привык судить о произведениях этого жанра. «Где тут черты эпохи — где краски исторические? — недоумевал Тургенев. — Фигу­ра Денисова бойко начерчена, но она была бы хороша как узор на фоне - а фона-то и нет».

Удивляли Тургенева и рассуждения, «философские гла­вы», неожиданно прерывавшие повествование: «Роман Толстого плох не потому, что он тоже заразился «рассудительством»: этой беды ему бояться нечего; он плох по­тому, что автор ничего не изучил, ничего не знает и под именами Кутузова и Багратиона выводит нам каких-то рабски списанных современных генеральчиков». Первое и весьма существенное замечание Тургенева состоит в том, что «Война и мир» недостаточно исторична для истори­ческого романа. «Все эти маленькие штучки, хитро под­меченные и вычурно высказанные, мелкие психологические замечания. ...Как все это мизерно на широком по­лотне исторического романа».

В историческом романе вся летопись должна быть «в едином сборе». Между тем у Толстого события 1812года представлены крупно, а перспектива 1825 года намечена и как бы растворена в психологических подробностях жизни Пьера, Николая Ростова и Николеныш Болконс­кого. «Как это он упустил из вида весь декабристский элемент, который такую роль играл в 20-х годах?» — недоумевал Тургенев.

Кроме того. Тургенев воспринимал «Войну и мир» как русский психологический роман, почерпнувший многое из современной диалектической философии. «Неужели не надоели Толстому, — пишет Тургенев.—эти вечные рас­суждения о том — трус, мол, ли я или нет — вся эта патология сражения?». То, что Тургенев называет «веч­ными рассуждениями», — это именно то, чему он сам отдал дань в «Записках охотника» («Гамлет Щигровского уезда») и в романе «Рудин».

Что касается эстетических вопросов, то они вызывали у Тургенева еще большее беспокойство. «И как это все холодно, сухо, как чувствуется недостаток воображения и наивности в авторе,— как утомительно работает перед читателем одна память» память мелкого, случайного, не­нужного*. Тургенев предпочитал «Казаков» новому ис­торическому роману Толстого, который казался ему «не­счастным продуктом».

Но в то же время Тургенев нетерпеливо ждет продол­жения романа и внимательно читает новые главы. «Но со всем тем — в этом романе столько красот первокласс­ных, — признавался он, — такая жизненность, и прав­да, и свежесть — что нельзя не сознаться, что с появле­ния «Войны и мира» Толстой стал на первое место между всеми нашими современными писателями. С нетерпением ожидаю четвертого тома». Тургенев не только прояснял, он совершенно по-новому ставил исторические и эстети­ческие вопросы.   «Есть в этом романе вещи, которых, кроме Толстого, никому в целой Европе не написать и которые возбудили во мне озноб и жар восторга».

Тургенев стал читать «Войну и мир» не только как историческую хронику определенной эпохи или современ­ный роман, а как вечную книгу русской жизни. «Есть целые десятки страниц сплошь удивительных, первокласс­ных, — признается Тургенев, — все бытовое, описатель­ное (охота, катанье ночью и т. д.)...»

Иное дело, когда Толстой обращается к философии. Тургенев не сочувствовал религиозным идеям Толстого. Неудивительно поэтому, что он столь скептично отозвал­ся о его философии: «Беда, коли автодидакт, да еще во вкусе Толстого, возьмется философствовать».

Рассуждая логически (ведь он был не автодидакт, а профессиональный философ с берлинским дипломом), Тур­генев приходил к неутешительным выводам. Но он был не только философ, но и великий художник. И когда его непосредственное восприятие получало «волю», выводы оказывались иными: «Толстой настоящий гигант между остальной литературной братьей, — признавался Турге­нев, — и производит на меня впечатление слона в зве­ринце: нескладно, даже нелепо — но огромно й как умно! Дай Бог ему написать еще двадцать томов!»

В своих «Литературных воспоминаниях» Тургенев за­явил, что Толстой по силе своего творческого дарования стоит во главе всего, что появилось в европейской лите­ратуре с 1840 года. Иными словами, он сопоставлял его имя с именами таких известных западных писателей, как Бальзак, Флобер, Стендаль.

Тургенев послал Флоберу первый «несколько слабова­тый», но сделанный «с усердием и любовью» перевод «Вой­ны и мира». Флобер был потрясен этой книгой. «Спаси­бо, что вы дали мне возможность прочитать роман Тол­стого, — написал он Тургеневу. — Это первоклассное произведение». Флобер так же, как Тургенев, не испыты­вал особенного сочувствия к философским отступлениям Толстого и даже с сожалением говорил: «Он повторяется и философствует». Но и его повторения и философствова­ния казались ему важной чертой самой формы романа, не говоря уже о его содержании.

Характерно и то, что Флобер прочел «Войну и мир» как книгу о «природе и человечестве», отмечая при этом, что здесь всюду «виден он сам, автор и русский», «Какой художник и какой психолог! — пишет Флобер. — Два первые тома великолепны... Подчас он напоминает мне Шекспира».

Полемика о Толстом не вся была на виду. Часть этого напряженного «разыскания истины» шла скрыто, в лич­ной переписке. Мнение Флобера запечатлено в его пись­ме к Тургеневу. Это мнение Тургенев сообщил в Ясную Поляну «с дипломатической точностью ».

Тургенев действительно много сделал для того, чтобы русская литература была своевременно прочитана и оце­нена по достоинству в Европе. Его высокий авторитет в литературных кругах на Западе помог ему с честью и достоинством исполнить ту историческую роль, которую он принял на себя.

Как отмечает Тургенев, в «Войне и мире» главную цен­ность представляет само эпическое искусство повествова­ния. «Это обширное произведение овеяно эпическим ду­хом; в нем частная и общественная жизнь России в пер­вые годы нашего века воссоздана мастерской рукой».

«Война и мир» сложна, потому что в ней представле­на национальная жизнь в ее исторических и вечных фор­мах, «Перед читателем проходит целая эпоха, богатая великими событиями и крупными людьми... Развертыва­ется целый мир со множеством выхваченных прямо из жизни типов, принадлежащих ко всем слоям общества».

В открытом письме к издателю (и читателям) париж­ской газеты Тургенев характеризовал эту книгу в целом. А в целом она представлялась ему родом энциклопедии, заключающей в себе универсальное знание о России.

«Граф Толстой — писатель русский до мозга костей, — пишет Тургенев, — и те французские читатели, кого не оттолкнут некоторые длинноты и странность некоторых суждений, будут вправе сказать, что «Война и мир» дала им более непосредственное и верное представление о ха­рактере и темпераменте русского народа и о русской жиз­ни вообще, чем если бы они прочитали сотни сочинений по этнографии и истории».

Газетная и журнальная критика 60-х годов при пер­вом появлении «Войны и мира» в печати высказала не­которые фундаментальные положения о художественной форме этой книги, о ее историческом и эстетическом со­держании.

Не все сказанное тогда вошло в историю литературы, не все было одинаково ценным. Время произвело отбор материала. Но и то, что оказалось «отсеянным», сыгра­ло свою роль в истории познания художественного мира Толстого. Эпоха 60-х годов потребовала «мысли народ­ной» в литературе и обрела «Войну и мир».