Большой Бейсуг

Скажем только, что это талант
нео­быкновенный и самобытный, который
сразу,  еще первым произведением
своим, резко отделился от всей тол­пы
наших писателей, более или ме­нее
обязанных Гоголю направлением и
характером, а потому и успехом сво­его таланта...

В. Г. Белинский

Достоевского читает весь мир, впечатляющая сила его романов огромна, но все еще возникают споры: «пршш-.. мать» или «не принимать» Достоевского? Спросите лю­бую, самую небольшую группу читателей: «Любите ли вы Достоевского?», и непременно голоса разделятся.

Найдутся прямые поклонники и энтузиасты, которые ска­жут, что тут никаких трудностей нет. Другие начнут объяснять свою неполную любовь к писателю, хорошо сознавая, что вопрос задан непростой. Третьи промол­чат, не решившись пережить конфуз эстетической глухо­ты, не понимая, почему весь мир считает его великим. Но объявятся и такие, которые без обиняков нападут на Достоевского, скажут, что не видят в нем гения, что он «путаник» и «вредный» писатель, словом — Толстой и Чехов лучше...

И удивляться этой разноголосице не приходится. Даже многие писатели не были единодушны в понимании Дос­тоевского. Иван Бунин считал Достоевского просто «пло­хим» писателем, его ценитель Томас Манн предупреж­дал: «Достоевский, но в меру», а М. Горький называл Достоевского и «инквизитором», и психологом, «равным Шекспиру».

Сложен и противоречив Достоевский. Величайший русский писатель-реалист, знаток жизни, психолог-ясно­видец, сострадающий бедным и угнетенным, гуманист, страстный обличитель социального зла, лжи и лицеме­рия, буржуазных порядков и «демократии», вечно оза­боченный судьбой своего народа и человечества, он чрез­вычайно субъективно ставил и решал вопросы о совер­шенствовании личности, об идеалах человеческого обще­жития. Он был несправедливо придирчивым оппонентом революционеров и социалистов своего времени, самоот­верженно искавших, хотя и не без ошибок и противоре­чий, но искренне, пути спасения народа, заботившихся о его будущем.

Достоевский всегда стоял особняком в русской лите­ратуре, оставался не вполне понятым и оцененным. Ма­нера его творчества была резко субъективной. Он власт­но подчинял художественные образы и сюжеты заранее выдвинутой им главенствующей идее. Хотя сама по себе эта идея была глубоким отголоском времени, она дыша­ла жаром пристрастной полемики, часто была противо­речива, однобока и развивалась автором по своим осо­бым ассоциативным законам. Вот почему идеи Достоев­ского тут же вызывали ответную бурю в демократичес­кой критике.

Начав как ученик Гоголя и как один из писателей натуральной школы 40-х годов XIX века, к которой при­надлежали Герцен, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Гри­горович, Достоевский взрывал самый принцип их твор­чества, заявляя, что «среда» вовсе не всесильна над че­ловеком. На первом плане у Достоевского — сама «лич­ность», она, главным образом, и в ответе за все беды действительности. С нее и спрос, — ее самоказнь и инте­ресовала писателя прежде всего.

Белинский быстро уловил эту позицию писателя и встревожился. Она грозила многими опасностями моло­дому таланту: легко было потерять твердую ориентировку в жизни. Отсюда и резкое столкновение взаимоисклю­чающих оценок у критика: то похвалы молодому писате­лю: точно так же думали тогда о Достоевском Некрасов и Григорович. «Надулись же мы, друг мой, с Достоевским - гением!» - писал Белинский П. В. Анненкову после «Двой­ника».

И действительно, Достоевский увлекся показом свое­волия личности, ее действий наперекор всякому смыслу и даже ее собственным интересам. Глохли социальные первопричины — бедность, угнетение, вызывающие бунт личности. Перед читателем вставали некие неуемные всечеловеки. Люди больших, но, кажется, отвлеченных стра­стей. Путались и противопоставлялись автором два раз­ных вопроса: право личности на восстание против среды и зависимость личности от среды. А ведь право и зависи­мость вовсе не исключают друг друга.

Федор Михайлович Достоевский родился 11 ноября 1821 года, в семье врача Московской Мариинской боль­ницы для бедных, на Божедомке.

Обычно бедность — основной мотив всех рассказов о жизни Достоевского в детстве. По-видимому, нехватка в средствах — понятие относительное. Отец дослужился до личного дворянства, имел частную практику. Прислу­живали няня, две горничные; были кухарка, кучер и лакей; когда рождались дети, нанимали кормилиц. Дер­жали четырех лошадей, и, если «маменька» выезжала, лакей стоял на запятках. У матери была зажиточная московская родня: мать Достоевского происходила из бо­гатого купеческого рода Нечаевых.

Семья была большая. Кроме Федора, был еще стар­ший его брат, Михаил, с которым они сдружились ду­ховно; ближе к ним по возрасту была сестра Варвара, вышедшая замуж за Каренина, впоследствии опекуна оси­ротевшего семейства Достоевских. Федор много думал о ее, видимо, нелегкой судьбе, она-то и выведена в образе Вареньки Доброселовой в «Бедных людях».

Кроме брата Михаила, в среде родных никто не пони­мал Федора Михайловича, все прожили заурядной жиз­нью, даже не догадываясь, каким гениальным он был.

Между родителями отношения строились на полном подчинении воле и капризам мужа. Отец писателя, Михаил Андреевич Достоевский, по всем характеристикам был желчным ипохондриком, вспыльчивым, мнительным и строптивым скопидомом. Некоторые черты его нрава наследовал Федор Михайло­вич. Мать, Мария Федоровна, была совсем другого скла­да: веселая, общительная, «хваткая», хозяйственная — в купеческую родню.

Некоторые исследователи не раз предупреждали, что относительно причин смерти отца Достоевского еще мно­гое остается неясным, но это не мешало многим строить «концепцию» о мести крепостных своему барину. В пер­вые советские годы кое-кто из журналистов и литерату­роведов зачастил в Даровое, расспрашивал крестьян, что они помнят из преданий об этом случае. Выходило, что версия об убийстве подтверждается. Многозначитель­ным оказывалось и свидетельство одного из мемуарис­тов, что Достоевский нарочно уклонялся от расспросов об отце.

Для Достоевского вопрос семейных отношений — гро­мадной важности: все его романы построены на судьбах семьи, на показе развала современной семьи. Где он мог почерпнуть «мысль семейную*- (выражаясь словами Тол­стого), если не в семье, в которой воспитывался?

В раннем детстве и у Достоевского была своя «няня», Алена Фроловна, прижившаяся потом в семье как род­ная. Она и особенно кормилица, а потом «лапотница» Лукерья умели усладить воображение юных слушателей, собиравшихся в кружок. Дети слушали о чудесах Жар-птицы, о подвигах Алеши Поповича, о Синей Бороде, о лубочном Еруслане Лазаревиче.

На первом месте в его ранних «сновидениях» были Пушкин и Гоголь. Смерть Пушкина поразила Федора и Михаила Достоевских как «личное горе». Если бы не болезнь и кончина «маменьки», они бы объявили в семье траур по Пушкину. Достоевский любил в поэте все, осо­бенно его жизнелюбие, гуманизм. Пушкин учил с детства быть самим собой и дерзать смело, безгранично. Поэт стал для Достоевского символом народного гения, рус­ской «вселенской отзывчивости».

Но великое служение России пером художника особен­но поразило его в Гоголе. Какое чудо совершилось в ли­тературе: Гоголь заговорил о русской жизни такими близ­кими, проникновенными словами, заставил так взгля­нуть на самих себя, что жизнь показалась еще совсем не изведанной бездной. Конечно, «Бедные люди» были бы невозможны без Гоголя.

Выбор Главного инженерного училища в Петербурге для будущей жизненной карьеры был сделан, видимо, по воле отца, заботившегося о «прочном» обеспечении сво­их сыновей. Но для Федора выбор Инженерного учили­ща, можно со всей определенностью сказать, был ошиб­кой. Достоевский очень переживал провал на экзамене при переводе на высший курс: сказались какие-то интри­ги, на которые писатель намекает в письмах. Тогда-то у отца и случился удар, от которого он едва оправился, а у Федора, по свидетельству дочери, — первый приступ эпи­лепсии.

Весь громадный поток накопленных и вычитанных впечатлений направился по одному великому руслу реа­лизма. Эту дивную перемену Достоевский сам воспел в статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе» много лет спустя, а потом повторил ее мотивы в «Подростке».

Он вспомнил зимний январский вечер, когда спешил с Выборгской стороны к себе домой и, остановившись на минуту на мосту, бросил пронзительный взгляд вдоль Невы в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей на мглистом не­босклоне. «Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипев­шей от прилива могущественного, но доселе незнакомого  мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не ос­мысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершен­но в новый мир, мне знакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным зна­кам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...

Тут все: и новые темы, и новые методы изображения мира сущего. Видение на мосту символизировало про­буждение силы у Достоевского для самостоятельного, глу­боко оригинального творчества, обострило его понима­ние жизни и подняло романтику на новую философскую высоту.

Весной 1846 года Достоевский познакомился со своим сверстником Михаилом Васильевичем Петрашевским, который организовал один из кружков. Общество Петрашевского наследовало революционное дело декабристов. Но оно уже состояло не из одних дворян, тут были и разночинцы. Достоевский стал посещать его «пятницы» с сентября 1848 года.

Петрашевцы были арестованы тогда, когда у них был только «заговор идей», и лишь с ноября 1848 года, под влиянием революции на Западе, среди них начали разда­ваться призывы к решительным действиям. Какое же ме­сто среди петрашевцев занимал Достоевский?

П. П. Семенов-Тян-Шанский говорил: «Революционе­ром Достоевский никогда не был и не мог быть». Только в минуту порыва он мог выйти на площадь с красным знаменем. Не исключено, как предполагают некоторое ученые, что Достоевский со временем отошел бы от пет­рашевцев, как он отошел от Белинского. У него выраба­тывался свой путь, свое понимание проблем, которые они совместно обсуждали.

Царь Николай I, вечно боявшийся повторения 14 де­кабря 1825 года, когда выступили декабристы, тщатель­но разработал церемониал казни. Достоевский вместе с девятью был приговорен к «расстрелянию». Приговор объявляют на месте казни. Первых трех уже подвели к столбам, привязали руки назад, колпаки надвинули на глаза. Остается секунда до команды «пли». Достоевский был во второй очереди и все видел и все чувствовал, жить ему оставалось минуту. Но в это самое время после­довала команда отвязать расстреливаемых, смертников вернули на эшафот, и был прочитан заготовленный зара­нее другой, настоящий приговор — каторга и ссылка. Никто не дрогнул, когда читали первый, никто не возли­ковал, когда читали второй.

И вот Омск, место назначения, здесь предстояло от­бывать каторгу. Достоевский доставлен туда 23 января 1850 года. Что это была за жизнь, Достоевский подробно поведал в книге «Записки из Мертвого дома». Выдаю­щийся ум вдруг оказался среди уголовников, насильни­ков, грабителей, на совести некоторых числилось несколь­ко убийств; здесь были отцеубийцы, женоубийцы, убий­цы малых детей.

Достоевский был нелюдим, и его, как барина, не лю­били каторжные, он испил до конца горькую чашу на­родной ненависти к господам. Малообщительный по ха­рактеру, он был одинок. Спали на нарах голова к голо­ве, кто-то во сне бредил, вскрикивал. Днем, вечером веч­ные драки, кражи, налеты и обыски со стороны началь­ства, постоянные побудки ночью. Все угнетало, все было направлено на то, чтобы человек забыл, что он человек.

Но здесь же, на каторге, Достоевский вгляделся в на­род, как он не смог бы в него вглядеться из прекрасного далека. Он познал и меру жестокости, до которой может дойти человек, но познал и меру доброты, стойкой поря­дочности, мудрости, живущей во все претерпевшем народе.

Отбыв в юности каторгу за вольномыслие, Достоев­ский затем отрекся от политической борьбы. С пропове­дью «истинного Христа» он пускался в полемику со все­ми современными демократическими теориями, обрекал себя на роль человека, идущего не в ногу со временем. Конечно, он проиграл все идеологические битвы с «ниги­листами», «материалистами», «атеистами», то есть с Чер­нышевским и его последователями. Исторически правы­ми были они, передовые люди своего времени. Но и Дос­тоевский не шел в обозе. Он тоже был передовой.

Достоевский боролся за влияние на молодые умы, лю­бил выступать на литературных чтениях. Аудитория бо­готворила его: он побывал «там», на каторге, и это ста­вило его выше иного литератора, преблагополучно пе­реждавшего на своих лаврах моровую полосу последних, особенно страшных лет николаевского царствования.

Отношения современников к Достоевскому, прежде всего собратьев по перу, во многом определялись его лич­ным характером, как известно, неуживчивым, хотя и добрым; раздражительным, мнительным и честолюбивым. Больших друзей среди подлинно великих людей он не имел. Для него характерны разрывы с великими... В лите­ратуре он стоял одиноко.

Его романы знает весь мир: они стали большой эсте­тической ценностью. Именно после смерти писателя в создании новых поколений началось наиболее интенсив­ное освоение его наследия.

Особенный подъем интереса к Достоевскому последо­вал в период первой мировой войны, в годы невиданного обострения исторических противоречий, пролития кро­ви и неимоверных страданий миллионов людей, когда во весь рост встал вопрос о путях человечества и об обнов­лении мира, о поисках его гармонии. Тогда в России и на Западе особенно «вчитывались в Достоевского», задума­лись над его художественными открытиями.

Поле для борьбы мнений о Достоевском расширяется. Вокруг его наследия велась и продолжает вестись острая идеологическая  борьба.

Но Достоевский принадлежит людям, человечеству, вечности. Достоевский — огромная сила в современном созидательном процессе, он один из великих провозвест­ников справедливости и добра. Достоевский думал, что «красота спасет мир». Теперь миру самому нужно ду­мать, как спасти красоту, то есть жизнь, смысл челове­ческого существования. С предельной силой сейчас зву­чит главный завет Достоевского: смысл бытия не в том, чтобы только жить, а знать, для чего жить...